Фредерик Дар - Глаза,чтобы плакать [По моей могиле кто-то ходил. Человек с улицы. С моей-то рожей. Глаза, чтобы плакать. Хлеб могильщиков]

Сказать, что на следующий день Жермена не находила места от беспокойства, было бы преувеличением. Она была, скорее, удивлена: впервые Кастэн не ночевал дома. Она допускала, что он пропустил последний поезд, но была удивлена, что он не позвонил ей.

Мы обсудили возможность несчастного случая. Это ни в коей мере не взволновало ее. Она достаточно ненавидела своего мужа, чтобы принять весть о его смерти.

— Может быть, позвонить на вокзал? — подсказал я.

Самое смешное, что я и сам вступил в свою игру. У меня и в самом деле было ощущение, что Кастэн уехал, а я его жду!

Я позвонил на вокзал справиться, когда прибывает ближайший поезд из Парижа. Мне сказали, что один пришел только что, а следующий будет во второй половине дня. Я спросил, не видели ли на вокзале месье Кастэна. Мне ответили, что не видели. И если бы мне сказали обратное, я бы тоже поверил…

Жермена была в недоумении:

— Что все это значит, Блэз?

Я пожал плечами.

— Не знаю. Мне кажется, что если бы с ним что-то случилось, то тебя бы уже предупредили. У него, конечно, были с собой документы?

— А если он упал с поезда?

— Но ведь он поехал со своим другом.

— Не знаю, кто мог его уговорить. Он так труслив и боится поездок на машине.

Женщина пожала плечами.

— Посмотрим. Жаль только, что в магазине никого не останется.

— Почему?

— Потому что я иду на похороны Кремана.

Я не смог удержать крик:

— Ты?

— Да, он был лучшим другом моего отца, раньше я дружила с его дочерью.

Она ушла переодеться. За это время я позвонил тем, кто должен был нести тело, и растолковал, что надо делать, ведь патрона не будет. Я был в смятении. Это могло помешать мне в проведении похорон. Я не имел никаких навыков в этом и ничего не соображал в церемонии.

Я сел в похоронный фургон и поехал в гостиницу сменить свой костюм. С белой рубашкой и черным галстуком он так шел мне…

Я снова, как заново, вижу себя и Жермену в молчаливой толпе провожающих. Я шел сбоку колонны, этакая овчарка, сопровождающая свое стадо. Чувствовал себя я несколько стесненно, и это слегка уменьшило мой страх.

Жермена находилась среди женщин. На ней было фиолетовое платье и черный плащ, особенно оттенявший ее светлые волосы и матовый цвет лица. Я любил ее силуэт, изгибы ее тела. Ее великолепные длинные ноги. Потом, когда все кончится, я ее одену, как манекенщицу, научу подкрашиваться.

Она же, задумчиво шагая в этой толчее, и не подозревала, что провожает бренное тело своего мужа. Об этом знал только я…

Когда поднимали гроб, один из носильщиков шепнул мне на ухо:

— Этот тип весит как добрая корова.

Я вздрогнул и пробормотал в ответ:

— Это, пожалуй, от свинцовой прокладки в середине гроба. Идея его женушки…

Как мне хотелось, чтобы все скорее закончилось! Во время церковной службы, казавшейся бесконечной, я проклинал себя за то, что так много насоветовал мадам Креман. Да и дорога на кладбище мне показалась ужасно длинной.

Двое в одном гробу! Я представил себе двух мертвецов, навеки упакованных в этой деревянной коробке. Они прожили свою жизнь по-разному, с разными надеждами, и это различие судеб объединило их навеки в одной могиле…

Наконец мы достигли кладбища. Носильщики поставили гроб на землю. Возле зияющей ямы склепа ждали кладбищенские землекопы. Бесконечная череда прощающихся… Затем родственники выстроились у входа на кладбище для рукопожатий. Это была тяжкая обязанность, которая никогда не выпадет на долю Жермены.

Вскоре возле склепа остались только я и землекопы. Они протащили веревки под гроб и опустили его в яму, где уже лежали два других гроба.

Я молча произнес молитву за упокой души Кастэна. И за себя тоже…

Отныне у Жермены не было никого, кроме меня. Весь мир принадлежал нам. Когда я уходил с кладбища, солнце показало свой бледный лик сквозь тучи. Я увидел в этом обещание и, — кто знает, — может быть, отпущение грехов…

9

Этим же вечером Жермена по моему настоянию заявила комиссару полиции об исчезновении мужа. И только на следующий день городок забурлил от этой новости.

В захолустье сплетни разносятся быстро, и через несколько часов вся округа узнала, что их могильщик исчез. В магазине было полно народу, пришедшего разузнать новости. Каждый выдавал версии, одна нелепее другой. Жермена, как и все, терялась в догадках.

— Я почти уверена, что у него не было любовницы, — делилась она со мной, — и даже если бы у него и была какая-нибудь связь, он бы никогда не ушел! Он скорее бы меня выгнал; его предприятие — это вся его жизнь!

Я попытался дать объяснение.

— Последние дни, как мне кажется, у него были большие затруднения из-за тебя… Представь, что у него наступила депрессия.

— Покончил с собой, он? Ты шутишь? Ты не помнишь его радость, когда парижские медики объявили, что у него нет ничего серьезного?

Полиция взялась за дело. Уже знакомый мне комиссар обзванивал парижские больницы, морги, службу розыска пропавших, сыскные конторы…

Неделя выдалась очень бурной. К нам приходил инспектор полиции, задавал кучу вопросов. Неловко я выдумал эту историю поездки в Париж с неким другом. Полиция перевернула все вокруг, чтобы узнать, кто ездил в тот день в столицу. Оптового торговца свининой, знакомого Кастэна, допрашивали несколько часов кряду по одной только причине, что он в то утро ездил в Париж.

В Париже нашли врача, который, конечно же, заявил, что больной в тот день к нему не приезжал. У него спросили, действительно ли болезнь, которой страдал его пациент, была не так серьезна, и он ответил, что Кастэн должен был приехать именно для того, чтобы провести более тщательные исследования. Каждый день масса людей во Франции исчезает, и полиция сунула дело в долгий ящик. Я и Жермена остались одни.

Перед нами стояла проблема: что делать с магазином? Мы, детально обсудив ситуацию, решили поставить все по-другому. В конце концов, Кастэн мог еще объявиться, по крайней мере, люди могли так думать, а Жермена не была готова продолжить дело своего мужа.

Я предложил старшему носильщику возглавить похоронные церемонии, и жизнь пошла своим чередом. Как и раньше, я обедал в полдень у Жермены, а по вечерам шел в свою гостиницу.

Все склонялись к тому, что это было самоубийство. Люди считали, что Кастэн, чувствуя себя больным и замечая, что я наставляю ему рога с его женой, — а для местных кумушек в этом не было никаких сомнений, — покончил с собой. Прочесали речку, окрестные леса, просмотрели колодцы, болота, заброшенные ямы. И каждый ждал, что тело пропавшего найдется.

Все это действовало мне на нервы. Мы жили в каком-то странном оцепенении, опошлявшем нашу любовь. Представьте себе, мы не осмеливались отдаться любви из-за этого дамоклова меча. Каждый раз, слыша звук открываемой двери магазина, Жермена бледнела, как воск, и закрывала глаза. Меня подмывало рассказать ей всю правду, но, зная ее прямолинейность, я не мог не понимать, что, имей я несчастье признаться ей в своем преступлении, она навсегда от меня откажется.

Однажды вечером, уже собираясь в гостиницу, я сел на край стола.

— Послушай, Жермена, хватит с меня такой жизни!

— У меня она не веселее…

— Ну так хватит глупить, уедем. Ты найдешь управляющего, и мы начнем настоящую жизнь.

— Но…

— Не спорь, прошу тебя. Просто пораскинь мозгами. И, как добрые люди говорят, посмотри правде в лицо. Одно из двух: или Кастэн умер, или же нет. Если он мертв, ты вольна действовать, как тебе заблагорассудится, плевать на пересуды.

Я умолк. Трудно было это сказать, не дрогнув.

— Если он жив…

Она взглянула на меня, в ее глазах был какой-то мерцающий свет. Да, это был взгляд, за которым скрывалось недоговоренное.

— Если он жив… — подбодрила она.

— Если он жив, Жермена, значит, он тебя бросил и ты свободна, понимаешь? В любом случае ты в выигрыше.

— Что ты предлагаешь?

Я вытер лоб тыльной стороной ладони, думая, что он вспотел, но он был, как лед. Она уступала, я выигрывал.

Вы считаете, что я все выдумал на ходу? Я же не спал почти ни одной ночи, а бессонница, как вы знаете, так распаляет воображение…

— Ты сейчас скажешь, что не сможешь одна заняться предприятием, так?

— Да.

— Ты найдешь управляющего.

— А потом?

— Когда ты его найдешь, я уеду отсюда и помашу ручкой, ясно?

— А потом?

Она чуть не подпрыгивала от нетерпения.

— Через три дня ты приедешь ко мне в Париж.

Но мещанка в ней все же взяла верх.

— Но что я скажу людям?

Я взорвался:

— Ты их пошлешь подальше! Придумай им какую-нибудь историю, если ты так уж дорожишь их мнением. Что ты так цепляешься за их пересуды? Если твое положение здесь дороже моей любви, скажи это сразу же, чтобы я знал, что мне ждать…